— И вот она ставит рядом двух моих Фаберже: одного с клеймом, другого без клейма — и начинает наглядно объяснять, чем клейменный лучше неклейменного! Конечно, дело не в Музе. Но когда понимаешь, что ты не ниже, если не выше старого мастера, а им тебе тычут в нос… считают недостижимым идеалом… Почему, скажите мне, Фалеев должен преумножать славу Фаберже? Почему Фалеевым — Фаберже восторгаются, а Фалеева как такового снисходительно похваливают — и только? Разве лет через пятьдесят не может взорваться мода на Кима Фалеева? Да что через пятьдесят — завтра, сегодня же, если б только до всех этих рутинеров дошло… Но нет, даже Муза не принимает меня всерьез!.. нужен «автограф» Фаберже, чтобы она увидела. Понимаете?
— Коротко говоря, взбунтовался талант, униженный необходимостью прикрываться чужим именем. Так?
— Так. Это проклятое клеймо отняло у меня вещи, в которые я вложил душу. Поди теперь доказывай, что их сделал я. Потому пришел к вам.
— Рад. Но впервые сталкиваюсь с подобным способом самоутверждения.
— Способ верный, — продолжает Ким. — Будут собраны произведения, которые называют вершиной Фаберже, и суд официально установит мое авторское право на них. Ладно, сколько-то я отсижу. Зато вернусь пусть скандально, но прочно известным художником!
- Спойлер
- — Моих нет, — предупреждает Муза, впуская в квартиру Кима.
— Вот и хорошо, я к вам, — потирает Ким озябшие руки.
— Ты опять бросил работу?
— Не могу я учителем рисования!
— Ишь! Алик может учителем, а он не может. Чайку вскипятить?
— Только демократично, на кухне.
Пока Музы нет, Ким вынимает и ставит на виду небольшую серебряную фигурку.
Возвращаясь, Муза замечает ее еще с порога.
— Что это?!.. — Она поспешно берет фигурку, осматривает и ощупывает — нет ли клейма. — Ох, даже напугал — почудился новый Фаберже!.. Твоя?
— Моя. Купил немного серебряного лома и поработал наконец в свое удовольствие. Как?
— Очень неплохо, Кимушка. С фантазией и со вкусом. С большим чувством материала. Приятно посмотреть.
— И только?
— Чего же тебе еще?
— «Приятно посмотреть»… Если на то пошло, это — выше Фаберже!
— Ну-ну, не заносись в облака, — смеется Муза.
— Да будь тут проклятый штамп — вы бы рыдали от восторга!
— Слушай, не строй из меня дурочку. — Муза достает пепельницу-лягушку и ставит рядом с фигуркой Фалеева. — Гляди сам. Сравнивай. Тебе не хватает школы, не хватает стиля, аромата эпохи. — Она оглаживает пальцами обе вещи. — И на ощупь совсем не то. Нашел с кем тягаться!
— Я-то ждал… — медленно, с надрывом говорит Ким. — Я-то вам верил, как оракулу… больше, чем себе! Где ваши глаза, Муза Анатольевна? Чем Фалеев хуже Фаберже?!
— Ну-у, наехало. Кто велит верить мне, как оракулу? В искусстве есть один непогрешимый судья — время.
Ким начинает нервно и беспорядочно метаться по комнате.
— Это я слышал, слышал. Естественный отбор — только посмертный. Надо, чтобы косточки твои сгнили, тогда человечество спохватится: был на свете большой художник Ким Фалеев. На шута мне посмертная слава, если сегодня я имею кукиш?
— Не нужна — не бери, — уже сердится Муза.
— Нет, возьму! Но возьму, пока живой! Искусствоведы обожают писать: «Умер в нищете и безвестности». Не желаю подыхать в безвестности на радость будущим искусствоведам!
Он хватает фигурку и срывается вон, только грохает входная дверь.
и холодно 
