Больное сердце, последствие перенесённого инсульта - частичная парализация, проблемы с речью. Старость была не в радость. У Караченцова что-то похожее...
«Галина Волчек, которую он переживет меньше, чем на год, как-то сказала о нем: «Во всем, что бы он ни делал, он был Гафтом». Это было признанием каноничности стиля.
«Даже советского бюрократа играет с манерами аристократа», — писали о его персонаже Сидорине из комедии «Гараж», сделавшей Гафта навсегда любимцем публики.
«Холодные красавцы», «симпатичные злодеи», «отрицательные, но очень харизматичные персонажи» — что ни роль Гафта, то выдержанность образа до мельчайших деталей. Всегда смотрит на партнера чуть свысока, да и зрителю дает понять: это только кажется, что все так просто, на самом деле Гафт-актер очень сложен, даже в ролях, где все, казалось бы, предельно понятно. Вроде бы новогодняя музыкальная комедия «Чародеи», а такая антисоветчина в одном монологе, что впору картину класть на полку.
При этом и в образе советского полковника и уголовного авторитета Гафт смотрелся абсолютно естественно и органично. После фильма «Анкор, еще Анкор» ему писали письма с вопросом: «в каких войсках служили», а после роли в картине «Воры в законе» пригласили на «бандитскую стрелку».
Эти его размышления о жизни, помноженные на разносторонние таланты, раскрыли еще одну творческую грань Гафта — стихотворную. При этом он сам разграничивал стихи и просто эпиграммы, которыми стал знаменит ничуть не меньше, чем киноролями.
«Всегда играет одинаково актриса Лия Ахеджакова» или про «не остановить поющего Кобзона» — Гафт в роли эпиграммного критика любили и недолюбливали в равной степени.
Сам он эпиграммы называл несерьезными размышлениями, но при этом удивлялся их популярности издавались целые сборники «подделок под Гафта». А значит, его слова, как и его образ, тоже всегда попадали в точку. Правда, в последние годы тех, кому он посвящал свои стихи, становилось все меньше. Друзья и коллеги уходили один за другим, он сокрушался, сам болел и на одном из последних появлений на публике прочел свою, пожалуй, самую знаменитую эпиграмму. После чего ушел. Как всегда, под аплодисменты.
«Живых все меньше в телефонной книжке,
Звенит в ушах смертельная коса,
Стучат все чаще гробовые крышки,
Чужие отвечают голоса.
Но цифр этих я стирать не буду
И рамкой никогда не обведу.
Я всех найду, я всем звонить им буду,
Где б ни были они, в раю или в аду.
Пока трепались и беспечно жили,
Кончались денно-нощные витки.
Теперь о том, что недоговорили,
Звучат, как многоточия, гудки».
