На одном мероприятии, мне выдали архитектурный журнал "проект балтия". Я с удивлением обнаружил, что наши журналы стало интересно читать.
Журнал посвящен, в том числе и будущему
Вводный текст.
Город навевает скуку, в нем больше нет тайны, даже на рекламных щитах, этом «последнем прибежище юмора и поэзии», нам все труднее ее различить, писал пророк и «безумный алмаз» ситуационизма Иван Щеглов в «Формуляре нового урбанизма» (1953). Спустя 100 лет после революции в России и через 10 лет после преодоления человечеством 50-процентного порога урбанизации слова Щеглова кажутся еще злободневнее. В норвежском фильме «Неуместный человек» (2006) герой попадает в город, ничем не отличающийся от обычного североевропейского, кроме того, что здесь алкоголь и еда безвкусны, а удовлетворение страстей не приносит удовольствия (Фурье был бы в ужасе!). От безысходности люди пытаются покончить с жизнью, но лишены и такого исхода. Город комфортен, а жители его любезны, однако отсюда «больше не выбраться» (как и у Щеглова, но тот еще верил в возможность идеала). Всего лишь кино?
Читая ленту новостей, видишь, что высокотехнологическая утопия, где решены все бытовые проблемы, продукты доставляются на дронах, а сытость граждан гарантирована минимальным доходом, – внезапно стала ближе. Будто человечество, тысячелетиями блуждая по тропам развития цивилизации, очутилось наконец пред стенами заветного мегаполиса – земного рая, и врата его открыты. Кто-то, не оглядываясь, устремляется к ним (с. 37); кто-то замер в сомнении, вспомнив судьбы футуристов начала XX века и перечитывая грозные романы-антиутопии (с. 26). Найдутся и те немногие, кто предпочтет вернуться в леса – строить башни шаманских мистерий (с. 80). Единицы же сочтут, что подлинный город будущего еще даже не спроектирован и потребует сверхчеловеческих усилий для реализации (с. 84).

И все-таки большинство как бы по инерции движется к воротам, ибо это направление представляется нормальным. Вы спросите, что же будет со старыми городами? «Новая нормальность» отвечает: нужно их адаптировать, изменить функции зданий, частично их перестроить (с. 56). Нечто вроде détournement тех же ситуационистов. Центры наполнятся туристами (коими выступают и горожане) – абстрактными людьми-селфи. Для них создается «инфраструктура удовольствий» (с. 46). Их голос учтен, поскольку условия «новой нормальности» в «бесконечном городе» будут создаваться самими жителями, подобно тому как на сюжет нового сериала Содерберга «Мозаика» влияют зрители, пользуясь мобильным приложением. Автор-демиург в который раз умирает, но может ли считать себя хотя бы отчасти соавтором наш «влиятельный зритель»? «Соединяя хижины с дворцами, невежество – со знанием, сколько новых средств ты нам готовишь!», – восклицал некогда Клод Леду (1804). Количество вариаций средств (Маклюэн) оказалось воистину неограниченным, но странно: гибридизация не приводит к образованию новых сущностей; осколки целого лишь предстают в бесчисленных (однако исчислимых машиной) сочетаниях, по сути не меняя ничего: мартышкины манипуляции с очками.

Философ Рэй Брассье, оправдывая прометеизм, недоумевает, почему «нарушение равновесия [между дарованным человеку и сделанным им] неминуемо разрушительно», тут же, впрочем, отмечая, что «рациональность действительно включает в себя элементы дикости» (ср. с. 109). Стремление «преодолеть оппозицию между разумом и воображением» логично приводит к ксеноархитектуре (см. о TAB на с. 6). Окажись человек в постгуманистическом городе и вправду неуместным, что толку в футурологии? И все же надежда на лучшее неистребима: «Сердце в будущем живет; / Настоящее уныло», – сказал поэт. Если же унылым мнится будущее, стоит всмотреться в прошлое (с. 94).